|
ТРАНССИБ. ИСТОРИЯ И ЛИТЕРАТУРА
Лев Аннинский / ГодЛитературы-2016, 25.10.2016
Его Величество Николай I был, как сказали бы теперь, «в теме», когда в 1841 году учреждал Комиссию по строительству железной дороги из Петербурга в Москву (поставив во главе дела не кого-нибудь, а Бенкендорфа). Хотя, казалось, в российских условиях, с ее тундрами-чащобами Севера и Зауралья, куда надежнее реки, вдоль которых веками и шло освоение.
Дым столбом — кипит, дымится
пароход…
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье…
Православный веселится наш народ.
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле.
Но постойте… Мчаться в чистом поле можно только по рельсам… Так что если бы не это «чистое поле», то и не угадать, что происходит нечто небывалое. Но Нестор Кукольник еще во власти водно-пароходных представлений и не предвидит, что поставленный на рельсы двигатель заставит переименовать пароход в паровоз и начнется эпопея освоения немереных российских пространств…
До паровоза еще надо дожить. Пока он еще «вихрь попутный» у Петра Вяземского:
Когда, как будто вихрь попутный,
Приспособляя крылья нам,
Уносит нас вагон уютный
По русским дебрям и степям, —
Благословляю я чугунку…
Или «змей огненный» у Афанасия Фета:
Полны смущенья и отваги,
С тобою, кроткий серафим,
Мы через дебри и овраги
На змее огненном летим.
Или «железный конек» у Якова Полонского:
Мчится, мчится железный конек!
По железу железо гремит,
Пар клубится, несется дымок;
Мчится, мчится, железный конек, -
Подхватил, посадил, да и мчит…
Но все эти дымчато-змеящиеся гимны перечеркнуты поэмой «Железная дорога» Николая Некрасова:
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские…
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?..
Не ужасайся их пения дикого!
С Волхова, с матушки Волги, с Оки,
С разных концов
государства великого —
Это всё братья твои — мужики!
Об этом несчастно-счастливом народе — хрестоматийные некрасовские строки:
Вынесет всё — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить
в эту пору прекрасную
Уж не придется — ни мне, ни тебе.
Живой болью продиктованы описания мук строителей (участь которых была и впрямь мучительна). Государственная стратегическая важность железных дорог в поэме Некрасова не так чтобы обойдена — она отнесена к прекрасному будущему, до которого не дожить.
Но географическая реальность диктовала другие сроки.
Достаточно взглянуть на карту, и все становится ясно. Три великие реки членят и охватывают территорию страны, и все три текут в меридиональном направлении: Обь, Енисей, Лена. По ним хорошо сплавляться с юга на север (в чащобу тайги). Или с севера на юг (к чужим границам). Но для жизни евразийской державы судьбоносно важен путь широтный. Поперек рекам. По хребтам и щелям суши.
На этот путь Россия обречена. Вот он перед ней. Или шоссейно-сезонный. Или всесезонно-железный.
Россия и принялась прокладывать последний, как только это стало технически возможно. Больше девяти тысяч километров. От волжских берегов до Великого океана. Самая длинная магистраль на планете. Транссиб в условиях мировой войны — эквивалент немыслимости. И все-таки строят! Укрывая выстраиваемое от ударов…
И достроили! И до Амура дошли, и финальный мост в Хабаровске перекинули — в октябре 1916 года.
Кто мог предположить, что уже скоро одну из опор моста-красавца взорвут приамурские партизаны? А Транссибирская дорога станет линией кровавого соперничества сторон в Гражданской войне. Рассеклась страна — на красных и белых. Но вновь собралась, расплатившись самопожертвованием поколений. Остался Транссиб за красной Россией…
Он не был на главном плане в первые советские десятилетия. Отчасти перевозки взял на себя Северный морской путь, не столь мощный и надежный, но героически осваиваемый. Отчасти слава перекинулась на Воздушный флот — к полетам великого Чкалова и славных летчиц Расковой, Гризодубовой, Осипенко. А к Транссибу общественное внимание вернулось после Победы, когда страна возвращалась к руинам.
Я застал эту эпоху студентом. Как-то естественно железнодорожный отсвет стал мелькать в повседневных буднях — чаще в застольных песнях, но и в концертах тоже. У Льва Ошанина — «Поезд оставил дымок»… У Михаила Анчарова — «Лягут синие рельсы от Москвы до Шаньси…» У Михаила Львовского — «На Тихорецкую состав отправится, вагончик тронется, перрон останется…»
Но даже не эти отзвуки действовали на нас, доносясь из репродукторов, а сама ситуация, диктовавшая железнодорожный энтузиазм. Как истовый «шестидесятник», я был одержим страстью к походам. Чтобы пройти по Северу — сначала добраться до станции Кожим. Чтобы пройти Хибины — сначала попасть в Белоозеро. Чтобы на Алтай — сначала в Барнаул.
На самолет стипендий не хватало. Хватало — на багажную полку в пассажирском вагоне. Вот так, в обнимку с рюкзаком, и объехал я всю родную страну. Под песни, которые мы пели, не умолкая. Понемногу и имена авторов запоминали. Визбор, Городницкий… Окуджава! Но чаще — пели как неведомо чьи. Народные!
Шагать осталось нам немного
Вдали виднеется она -
Железная дорога,
Родная сторона…
Однажды откуда-то возникло неведомое Федулово. Где-то на Владимирщине. И песня тотчас обрела законченный вид:
Шагать осталось нам немного,
Вдали виднеется она -
Железная дорога
Федулово — Москва!
Осмелюсь поспорить с Николаем Карамзиным (впрочем, его приговор приписывают и Гоголю, и Салтыкову-Щедрину) и по поводу первой из российских бед. Наша русская черта — вовсе не дурость, а именно хитроумная дурь, заставляющая прятать концы и уклоняться от неизбежного. Но поскольку ни то ни другое еще ни разу не удавалось, надо принимать как данность нашу безграничность — душевную и географическую. И снова собираться в дорогу.
|
|
